В природе информационно-разбалованного человека задаваться вопросами… Просматривая документальную ленту Александра Сокурова «Мария», снятую, как дебют в 1975 году, не хочется их, вопросы, ставить, или укладывать… Просто смотреть. Вспоминать своё. И всё. Разве что – рассуждать. Тоже о том своём, которое не было отнято.
Конечно, спустя годы, когда нам Сокуров – имя, легко принимать. Но если хотя бы чуточку представить, что было тогда? Снять документальное кино о простой женщине, трудолюбивой, не притворной, не лосковой или глянцевой – поступок. И это уже была заявка – противостояние аплодисментам по указу.
Здесь можно говорить о двух линиях: о линии художника и линии персонажа. На этом держится понятие «авторское кино», которое обозначат позже. Но авторская штучность налицо. Её негоже рассматривать по строчкам. Только контекст. Не массовый персонаж – Мария. Лишь в имени её отсылка, и к этому можно притянуть человеческую историю мира. Сына рождённого похоронила. Мало ему отведено было – четыре года, или четыре тысячи лет… И смерть – от не ведающего, от фарисея ли…
Долго стоит горькое, полынное послевкусие от фильма. Как Мария вытирает платочком слёзы. Так же, краешком платка, утирала слёзы моя мать: от уголка глаза — по-над веком, и, намотав, на палец изнанку той же тряпицы, очищая носопырки.
Долгий взгляд угловатой, длиннорукой на вид щупленькой девочки-подростка, дочери… Да это же я. Деревенская. С трудом улыбающаяся. Вечно стесняющаяся поднять глаза и посмотреть прямо. Некогда хихоньки-хахоньки разводить, работы невпроворот. Потому семье и отдых на море не в радость, а лишь недоразумение – зачем, мол, столько времени тратить на ерунду. То ли дело – на местной речке. А мужики в этом фильме – с краю: один отдыхающий под трактором, другой в белой, выглаженной женой рубашечке, и прячущий глаза, сидящий позади всех, а потом и вовсе в сторону ушедший, где кормят.
Бабы. Кругом бабы. Жужжат пчёлками на поле. Снопы плетут. Пакля, сколько по детству помню, делалась из сорной конопли. Мягчит, треплет стебель её Мария, проверяя на июльскую зрелость. Пахучая трава, въедливая. Но солнце её подняло, и человек под себя приспособил. Так дед мой говорил. Всё руками. Вот этими — мозолистыми, опухшими. Навечно окольцованными – для показу достатка. И тоска. Та же тоска, что была у Ионы чеховского – потому как ничего для человека не меняется веками. И она правит. От тоски и сошед человек в землю. А куда ещё? Из неё ведь вышел, три точки ухватив: приход, мозоли да шишки — по своим правилам, и уход. Иначе только блажь да юродство.
Хорош тот фильм, что душу человека терзает, не даёт успокоено наслаждаться, и испить эту жизнь иногда вот так – большими глотками, прямо из банки. Не жеманничая, не стыдясь показывать уставшие глаза.