У нашего одноэтажного – «на двух хозяев» — дома с нашей стороны торца папа пристроил небольшое помещение. Вначале, ещё до моей осознанной памяти, там жил чёрный мотоцикл – так папа рассказывал. Поэтому не до конца выветрился запах каких-то летучих примесей в воздухе, даже рядом с пристройкой. А уже в моём воображении эта маленькая комната без окон превратилась в фотолабораторию. В ней-то и пряталось тайное моё познание мира. В тёмной комнате, освещённой красным фонарём. Там можно было заниматься не только проявлением плёнки, помещая её с перфораторной лентой в чёрный бочонок, а после просушки двигая эту полоску жизненного кино под объёмным одноглазым сооружением, напоминающем инопланетный корабль, и рассматривая увеличенные отражения в рамке на столе, куда в мгновение нужно было уложить фотобумагу, произнести заветные: — Раз, два, три, — и быстро переместить лист сначала в одну ванночку, затем в другую… Этот мир проявления, позитивов и негативов будоражил воображение. И я проникала в пространство тайны, мня себя взрослой, и натягивая рукой прикосновение полумысли сначала на свои губы, потом опускаясь от шеи ниже в «запретные закоулки» своего тела, постигая в темноте себя… Прислушиваясь, не стоит ли кто за запертой на хлипкую задвижку дверью, которую рвани с силой и вся моя невинность будет обнажена, — я училась различать звуки, шорохи, шум. И там, уставшая, устыдившаяся своей слабости, сбежавшая от внешнего мира, я могла долго сидеть в темноте, вслушиваясь, как ветер шуршит веткой черёмухи по крыше пристройки, и ловила звуки первых капель дождя, падающих вначале тяжело, грузно, растягивая ожидание второго, третьего шлепка до нескольких секунд, а потом обрушивающегося канонадой по битумной крыше. Теперь можно было открыть дверь и впустить дождь.
…Когда начинается дождь, тихо стонут дороги. Пыль пахнет пачули. И тенькают низко стрижи. И ветер, вздымающий дрожь, колесницами Фурий, несётся, как шквал, и охотник, и страж, и проказник, и Ты.