Привет, мир! Сегодня Володя мне настроил этот блог, и — ура! — я могу здесь не только размещать свои записки, но и общаться с инкогнито моего окружения! Я пойму своего читателя, если ему не захочется выходить со мной в прямой контакт: всему своё время.
Итак, сегодня 1 сентября 2014 года. А 44 года назад (совсем недавно…) был мой «Первый раз в первый класс» вот таким…
Летом мне исполнилось шесть лет.
Как-то я проснулась от того, что родители в своей комнате громко о чём-то спорили… Мама выкрикивала что-то состоящее из слов — «никакая не маленькая», «уже читает», «целый год терять»…
На следующий день, не смотря на дождливую погоду, мама повела меня в зоновский магазин. Нам – детям с заводской территории — строго настрого было запрещено сюда ходить одним. Почему это место называли «зоновским», я узнала позже – там недалеко жили зэки, те, что отбывали срок на вольном поселении. И только в этом месте, на всю округу, был единственный промтоварный магазин. Нет, был ещё военторг, но тот вообще на окраине городка, и попасть в него можно было только по знакомству.
В магазине мама стала примерять на меня коричневое платье. Оно было такое страшное, но мама всё твердила:
— Хм, смотри-ка, шерсть настоящая, а-н, нет, с лавсаном… Ничего-ничего, здесь и здесь подошьём и ещё на следующий год, может, сгодится.
А потом она спросила — «сколько стоит фартук», а я подумала – кому нужен этот фартук, когда мама готовит – никогда его не одевает, а клеёнчатый, в котором она стирает, ещё совсем как новенький.
Мама сказала:
— Ничего-ничего, фартуки я тебе сошью сама, надо только сатинку купить, — и пошла ткань выбирать.
А я засмотрелась, как девочке примеряли почти такое же платье, какое взяли мне, а сверху надели белый фартук, такой же, в каком моя старшая сестра ходила в школу. И тут вдруг за окном совсем темно стало, и гром громыхнул, и свет в магазине включили. А меня, как по голове что-то ударило:
— Мама, мама, — я бегала среди толпы тётенек, дяденек и разных детей, которые почти все примеряли одинаковые платья и фартуки-фартуки-фартуки… У меня закружилась голова от такого количества одинаковых платьев, одинаковых пиджаков, одинаковых девочек и мальчиков, и ещё, от запаха дождя, вперемешку с шерстью – так пахло у нас в коровнике. Хотелось вырваться на улицу, но там почти ливень, и мамы нигде не было.
Я испугалась и заревела. Подошла тётенька, спросила «чья я буду», а я ревела, не могла остановиться, и еле выговорила — «Максимова».
— А, это Евдокии, что ли? Кто Евдокию видел, дочка тут её потеряла? – спросила она куда-то поверх моей головы.
И с другой стороны послышалось: — Да, вон она, «в обуви», Ду-уся…
Мама нашлась и начала приговаривать:
— Где ты ходишь?! Я там чуть очередь из-за тебя не пропустила, быстро пошли за туфлями…
— Мам, мам, я домой хочу… — ныла я.
— Не хлюзди! Вон сколько мне тащить приходится из-за тебя… — показывая две доверху наполненные сетки.
Я не понимала – почему из-за меня… Туфли тоже мне купили, как у всех. Полки обувного отдела были заставлены одинаковыми туфлями с разницей только по размеру.
А дома мне всё объяснили – меня собрали в школу. И папа вручил мне новый букварь. Старый такой же я уже весь до дыр зачитала. А этот пряно пах новенькими страницами, и обложка у него была такая синяя-синяя и приятно-шершавая.
А папа сказал грустно:
— Жалко, что ты не ходила у нас в подготовительную группу в садике, им всем выдали портфели, ну и ладно, мы тебе завтра его купим.
И купил — назавтра. Рыжий портфель. Я его окончательно «ухайдокала», как говорила мама, в четвёртом классе, когда зимой покаталась на нём с горки около школы.
— Ой, какой дорогущий! – цокнула мама, когда папа назвал цену.
А я всё равно ничего не понимала, ведь нам говорили в садике, что мы пойдём в школу на следующий год.
Мама была рукодельница – она сшила мне не только фартуки, новые трусики и ушила форменное платье, она связала крючком воротничок и манжеты, и научила меня их пришивать к платью, и оно сразу преобразилось и уже смотрелось не так страшно.
А когда однажды утром стало совсем прохладно, что даже пришлось надевать колготы, папа срезал с клумбы длинные гладиолусы, и повесил на крыльце белую тюль, на фоне которой сфотографировал меня, держащую эти длинные цветы в одной руке, и рыжий портфель – в другой. И мы пошли с папой в школу.
Мне было неудобно тащить и цветы и портфель, но папе я их не отдала – увидела, что все так идут. Около школы папа попросил меня подождать его, а когда он ушёл, ко мне подошла тётенька в очках и спросила фамилию. Я назвала, и она сказала, чтобы я шла за ней, развернулась и пошла. «А как же папа» — подумала я, — «Он ведь меня потеряет», а пока думала — тётенька уже скрылась среди других людей и детей. А папы всё не было. И уже всех куда-то повели. А папы всё не было. И мне стало так тяжело стоять здесь с этим портфелем, с этими цветами, в этих зудящихся колготках, и ещё в туалет захотелось…
Когда пришёл папа – он был весёлый, и с ним был такой же весёлый дядя Вася из соседнего дома.
— Ну, что, Анька! В школу?!
— Мг, — кивнула я головой.
— Бежим, бежим скорее, а то без нас все в школу уйдут, — сказал папа, схватил мой портфель и меня вместе с ним.
И моё пузо не выдержало… Папа бежал к стоящим, а я начала скулить в такт болтающемуся под мышкой у папы телу. Разжала пальцы, наконец-то освободившись от этих длинных цветов, и стала колотить папу руками. А он бежал на горку, где уже вовсю шла линейка и приговаривал:
— Сейчас, сейчас, успеем…
Не успели. Точнее, я не успела удержаться и обмочилась. Когда папа поставил меня на землю, я не могла поднять голову, а предательски мокреющие колготки надулись мокрым пузырём и соструили содержимое в новенькие туфли.
— Ну, что ж, ты… — только и проговорил папа, снова схватил меня в охапку и понёсся домой.
А сзади кричал дядя Вася:
— А линейка?!…