Дорога жизни, та, что впереди, похожа на не исписанный лист. Кто-то рисует на своём листке след, взгляд, вздох, кто-то смех, или ставит какую другую отметину… У кого-то на этой дороге будто отполирована часть пути – так человек исходил одну и ту же дистанцию. У кого-то лист бел, и даже, вроде как, чист…
Лист жизни Андрея Платонова исписан мелким почерком – где-то нервно, где-то ровненько, и приписки сбоку, и рисунки для девочки Маши. И весь он, лист этот – словно письмо человеку, и даже не о самом себе, а о нас – это всё принимающих.
Всего тридцать лет отведены были жизнью на взгляд, остановившийся и замерший на лице Марии Кашинцевой. И потянул за собою этот взгляд историю жизни, в которой молодой инженер, проповедующий «машинное орошение», вдруг осознаёт своё назначение в том, что не ему надо строить эти колодцы, станции, проводить мелиорации, бороться с паводками, быть, в конце концов, землекопом. Ему есть, что сказать человеку, человечеству.
Если бы не любовь к Марии – ничего этого бы не произошло. А если бы любовь Марии была к мужу… Но это домыслы читателя. И, возможно, права не имею осуждать её. Но не могу этот крик сдержать, вопль: — Не любила!
Легко нам, видя сквозь толщу лет, делать свои заключения. Нет – трудно. Несмотря на то, что письма Андрея Платонова с 1920 по 1950 год досконально изображают каждый штрих эпохи, за ними всё равно осталось то, что нашим временем уже будет отнесено к области непознанного. Как и талант Андрея Платонова – раскрывшийся ли полностью?
Частью формирования его таланта была его Муза, его любовь – Мария, Муся, Маня, иногда (почему-то) Жаба. Одна она – красивая и гордая обхватила объятьями его сердце, родила сына, похоронила сына, родила дочь, похоронила мужа.
А между – ждала письма, жила впроголодь, воспитывала больного сына, возила его в Крым, и снова ждала – мужа.
Свадьбы не было, просто стали жить вместе с 1922. Всё началось в Воронеже. А там и Тотик-Тоша родился – Платон Андреевич Платонов. На него надежда рода возлегла. В него – любовь материнская и отцовская опрокинулись. Кто ж знал, что двадцатилетний сын навсегда останется молодым. Кто ж знал, что в оставшиеся семь лет до пятидесятого года А.П. только и будет считать дни от рождения до прощания. И не вынесет его сердце – ни ухода раннего кровинушки, ни предательств союзников и противников по перу.
Но о письмах. Его к ней.
Каким ровным дыханием дышат они от первого признания, через «Люблю тебя бесконечно», через многолетние досылки денег-денег-денег, только бы ей было лучше, только бы ей пальто купить, только бы ей… Сам же ждёт её медленных писем. И самому нужда – где найти 70 рублей, чтобы снять комнату с температурой выше четырёх градусов?
4 января 1927 – А.П. в отчаянье, Маша не отвечает на письма. У него же надежда, что вот-вот «Эфирный тракт» будет опубликован, и начнётся другая жизнь.
«…Если примут «ЭТ» и напечатают фантастику книжкой у Молотова, тогда в апреле ты поедешь на курорт»…. «Ты знаешь (хотя откуда тебе знать?), в какой заброшенности я живу? В тюрьме гораздо легче… быть может, это подготовка к тому большому страданию, которое меня ожидает в будущем…».
А она молчит.
Здесь я вспоминаю Цветаеву, которая пишет, что если бы она была женой Пушкина – никак не позволила бы состояться дуэли…
А М.А. молчит.
Или Андрей не отправляет ей писем? Такое тоже представилось: пишет – и не отсылает. По причине – не огорчить. А пишет потому, как он одинок, и ему нужен разговор с близкой душой. Отсылает же только за пущей надобностью – денежные переводы и телеграммы о скором приезде.
А.П. признаётся «Как глупа эта моя суетливость для тебя!»
«Опять придётся лечь на свою «музу»: оно одна мне не изменяет… Пока во мне сердце, мозг и эта тёмная воля творчества – «муза» мне не изменит».
Он завидует буквам, которые скоро увидят её лицо (отправляет!)
10 января – Таточка заболел, А.П. выезжает в Москву.
С фотографии смотрит на меня чистое лицо юноши, нет – мальчика Андрея Клементова, 1900-е. Он смотрит на день сегодняшний. Я читаю в его взгляде глубину и уверенность. Гимназистская курточка, застёгнутая по косой на четыре пуговки, придаёт дисциплинированность осанке. Короткая стрижка – под расчёску, очерчивает высокий череп и высокий, но симметричный лицу лоб.
И вот она (она уже моя противница) – 1920 либо 1921, барышня с томным лицом, грустными глазами и маленькими поджатыми губками, впрочем, и в детстве она такова же. Таких жалеют. Маленький лоб, маленькие спрятанные за стрижкой ушки – указывают на её обаятельность, но женскую сентиментальность. И только подбородок – круглый, волевой, будто зажавший непроговорённое: «Моё никому не отдам!».
И он ей пишет «Я вас смертельно люблю». И понятно всё – он не умеет любить не до конца, понятия «любить наполовину» для него не могло быть.
Она для него «лунное тихое пламя» — выжигающее из него жизнь. Боже, какая жертвенность. Но эта жертвенность была его музой.
На фото 1927 года М.А. с Тошей в Алуште – в санатории, как А.П. и обещал. Она – самодовольно сложила ножки в форсовых туфельках, подкрашенная по-нэпмански, но откровенна в русском сарафанчике со спадающими лямочками. Всё в ней обманно и притворно. И хочется крикнуть: «Она не любит!».
25 января 1927 – головная боль.
И её ревность.
И его укор: «Ты не имеешь права зачёркивать посвящения (М.А. посягнула!)… Это ты можешь сделать и сделаешь, когда наступит твоё время. А чужими желаниями распоряжаться нельзя и плевать на них не стоит».
Молодец, А.П.! Наконец-то он стукнул кулаком по/ столу.
И далее: «Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь…».
29 января 1927, Тамбов:
«…В любви человек беззащитен и идёт на те унижения, на которые иду я ради тебя и Тотки. А следовало бы петлю на горло».
Он пишет о жизни в уездах: «…настоящее искусство, настоящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье, а не в блестящей, но поверхностной Москве. Но всё-таки здесь грустные места, тут стыдно даже маленькое счастье…».
«…Помню, какая ты была нежная… Неужели это минуло невозвратно? Дальше того, как я тебя обнял и поднял твою юбчонку… Отсюда началась ложь».(13 февраля 1927)
Сон А.П, в котором он видит себя же, сидящим за письменным столом… И вроде, это не сон. Надежда – что всё должно измениться.
2 июля 1927 – он в Москве! А она – на отдых в санаторий.
3 июля. В письме: А.П. работает и ревнует, ревнует и работает, но просит М.А.«отдыхать». Она в санатории, где полагает А.П. «есть разврат», и потому ревнует. И продолжает искать независимости: «Я работаю. Иногда меня питает энергия остервенения, чтобы выбраться на чистую независимую воду жизни… Пишу о нашей любви. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается. Но это ничуть не облегчает личной судьбы писателя – он неминуемо исходит кровью…»
Он, наконец-то, признаёт себя писателем!
Пишет про Совкино, что ему сообщили, что на его вещи нельзя писать рецензий, а нужно писать целые исследования. И стесняется этого, перекидываясь вновь на чувства к М.А: «…я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку…».
И тут же: «Вот что самое страшное в человеке – когда его люди не интересуют и не веселят и когда природа его не успокаивает. Т.е. – когда он погружен весь в свою томящуюся душу. Так обстоит у меня… пешком дошёл до Серебряного бора. И ничто меня не тронуло, не успокоило, и не обрадовало. Природа отстала от меня. Легко понять – почему, но говорить неохота. Всё равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа – явления совершенно тождественные».
9-11 июля 1927
«… я накануне лучшей жизни… Меня хвалят всюду… Оказалось, что это мне не нужно. Что-то круто и болезненно изменилось, как ты уехала… Страсть к смерти обуяла меня до радости…Напиши мне всю свою жизнь, но так, как надо, — правдиво и беспощадно…»
1928- 1930 гг
Мыканье по съёмным квартирам. Травля ЦК Союза. Крайне бедственное положение. Письма в редакции (газета «Правда»), А. М.Горькому, А.Н.Новикову в Ленинград – о бедственном своём состоянии (письмо, вероятно, всё-таки не было отправлено). Пишет сценарии и либретто к сценариям. Пишет письма Л.Л.Авербаху (ответ секретарю Федерации объединений советских писателей) о выделении жилплощади.
И всё тщетно.
И, наконец, в марте-апреле 1931 года Платонову дают квартиру в новом писательском доме, которую обменял на двухкомнатную в Доме Герцена (Тверской бульвар, 25, кв 27 – где прожил до 1975 г; ныне адрес ЛитИнститута им.Горького, большая комната квартиры ныне «Аудитория А.П.Платонова»).
8 июня 1931 А.П. пишет письмо Сталину, раскаиваясь во «вредном» произведении «Впрок», опубликованном в «Красной нови», с готовностью написать заявление в печать с признательностью «губительных ошибок своей литературной работы».
А Муся с Тотиком в это время в Сочи.
9 июня 1931 А.П. пишет в редакцию «Правды» и «ЛитГазеты» — с отречением «от всей своей прошлой литературно-художественной деятельности…», как наносящим вред сознанию пролетарского общества. Он признаётся (под давлением?), что «начавшийся социализм требует … от художника… не только изображения, но и некоторого опережения действительности – специфической особенности пролетарской литературы, делающей её помощницей партии…» (как он признается жене, что написание этих писем было «высшее мужество с его стороны. Другого выхода нет. Другой выход — гибель»).
«Мучительное впечатление» от событий, как от крушения товарного поезда, которое Платонов видел под Самарой в августе 1931 года.
Уже теперь он пишет: «…если б ты знала, как тяжело живут люди, но единственное спасение – социализм, и наш путь – путь строительства, путь темпов, — правильный».
Действительно ли так изменилось его мировоззрение? Оно поменялось под нажимом? Не верю.
Его сгубила любовь. Она сделала его безоружным. И несчастным. Он потерял голову. Он потерял себя.
Господи. Пока ещё 31-ый год… Пока ещё у него есть время — дай ему возможность вернуть себя. А способны ли мы возвращать себя, если единожды потеряли?…
27 июня 1935
В письме к Марии пишет, что «литературное положение улучшилось (в смысле отношения ко мне)…» со стороны Сталина.
А.П. «живёт» жизнью своих героев. М.А. спрашивает А.П. в письме от 28-29 июня 1935 о них, и в ответ: «Ты спрашиваешь, что делают мои герои – «Лида и пр. Лиды у меня нет. Ты путаешь. Есть Вера, которая уже умерла от родов, когда Н.И. Чагатаев был в Сары-Камыше (повесть «Джан»). Вещь не мрачная. Келлер плакал не от этого, а оттого, что вещь – человечная… Плачут не всегда от того, что печально, а оттого, что прекрасно, — искусство как раз в этом. Слёзы может вызвать и халтурщик, а волнение, содрагание – только художник».
И в том же письме А.П. высказывает в сердцах «Неужели ты только и связана со мной одними матерьяльными интересами…» (неужели до этого, по её поступкам, он не догадывался. Вот уж, действительно, только со стороны это и можно разглядеть).
И опять просьбы к издательствам – издать.
1937, 24-25 февраля
Поездка по маршруту А.Радищева
«Встречаются деревянные избы, ребятишки идут в школы сквозь метель… Каждый день бывают случаи, встречи с людьми, когда необходимо помогать (дать 1, 2,.. 5 руб). Без этого нельзя. Такие люди каким-то образом возвращают свой долг мне посредством хотя бы того, что я люблю их и питаю от них свою душу».
И вскоре письма Андрей Платонов начинает слать в самые разные инстанции, но с одной просьбой – реабилитировать невинно осуждённого сына.
И письма – сыну до тог, в декабре 1939, с поздравлением с освобождением.
Война. А.Платонов, корреспондентом, выполняет задания на фронте.
30 августа, в день рождения сына он жене пишет о фронте, справляется о сыне. А вестей от М.А., как и в былое, нет.
4 января 1943 умер Платон, от туберкулёза. Но остался внук. Александр.
И только теперь, Мария и Андрей официально оформляют брак. Цель А.П. усыновить внука. Власти не разрешают этого сделать.
А.П. горюет по сыну: «4 июля будет 1,5 года, как скончался Тоша».
А 17 июля он узнаёт, что М.А. носит ребёнка.
Письмо от 24 января 1945 — одно из последних, когда ещё беда не открыла А.П. двери полностью. Ведь уже в 1946 после стресса от явного неприятия и даже игнорирования писательского сообщества во главе с Фадеевым, Андрей Платонов узнаёт, что он болен. Туберкулёзом.
1948 – надежда. Письма к дочери: «Ты наполовину сиротка»…
И здесь же рисунок белой ромашки.
Платонов совсем слаб.
1949.
В уборную возят в коляске.
«Сердце у вас гораздо старше вас» — скажут ему на обследовании.
30 апреля – поздравление жены с днём рождения «»Мне тяжело, что я не могу уже второй год провести этот день вместе с тобой. Ты знаешь, как я люблю тебя. …ты была и будешь до конца моей жизни самым любимым человеком и единственной женщиной…».
Это последнее признание в любви. Дверь распахнулась…И не хватило дыхания…
Листок жизни исписан полностью.
Но напор бед не может уничтожить то, что написано Андреем Платоновым. Ведь широкий охват территории жизни вместил то, что способно удивлять и нашего современника, живущего в XXI веке. И в удивлении — «дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь».