После присуждения фильму «Левиафан» «Золотого глобуса» взбудоражились не только те, кто имеет отношение к искусству, поднялся голос толпы, высказывающий, правда, не всегда и не совсем личное обезличенное мнение. Какие произведения за последние десятилетия вызывали такой ажиотаж? Не припомню. И значит это только одно – задело.
По-разному задело: с приятием, отрицанием, размышлением. Это ли не показатель того, что фильм Звягинцева сделал посев. Что взрастёт от этого посева – гнев или желание что-то изменить – это и есть, на мой взгляд, главный вопрос.
Масса, толпа, вкусы которой формировала масскультура на протяжении десятков предшествующих лет, выплёскивает негодования. Реакция «минус на минус» или «плюс на плюс». И только по обличающему поводу, в котором, собственно, и показано падение «ниже некуда», духовное обнищание.
Те, кто родились в рафинированных, тепличных условиях больших городов, к этому фильму отнесутся с осуждением, и, возможно, надменностью. Не понятны им тотальные «сэконд-хэнды» и «сборища пьющих, жрущих, бесконечно болтливых, совокупляющихся, дерущихся, ненавидящих, убивающих друг друга людей — …это богомерзкое зрелище».
Но всё что показано фильмом – правда глубинки. Об этом может судить только тот, кто там родился и жил.
И виновата ли сама рыба, с головы гниющая, выброшенная на берег нечистотной волной, с изобилием далеко не целебной грязи грехопадения человека в лице взяточников и чинуш-чиновников, набивающих мошну, лизоблюдствующих перед вышестоящими?.. Фильм «говорит» – рыба не виновата, человек виноват.
Все самые важные вопросы человечества собраны содержанием фильма – «кому жить хорошо?», «кто виноват?», «что делать?». Другое дело – есть ли ответы?
На небольшой территории фильма сконструирована модель, которую гомотетией можно перенести на всю планету. И вывод напрашивается печальный – Левиафан завладел миром. В другие страны загляни – в глубинках, поди ж, то же самое.
Сатанинское чудовище не сразу родилось чудовищем, и его деградация показана образами всех героев, по убывающей шкале нравов. Метрополит, всёпрощающий за длинный рубль. Мэр, уничтожающий и подминаюший, эдакий божок. Судебная система с «отсутствующими», засыпаюшими, но стоящими по стойке «смирно!» человеко-роботами. Приезжий адвокат, «чистенький», не вписывающийся в жизнь «трущёб» сломлен и возвращается в свою берлогу, где постарается побыстрее забыть этот кошмар. Жена Николая – подобно роботу, живущая, и поступающая согласно животному инстинкту (моя версия — её спаривание с адвокатом было «благодарностью» ему – она по-другому выражать благодарность не умеет). Выпивающие подростки, у которых нет будущего здесь. И всё это – безнадёга, безысход. Пороки, пороки, пороки – крупным планом. Потому как слишком плотно друг к другу привязаны грязным скотчем, повязаны все в братании. Грязное на грязном не рассмотреть. Да и некому. Чудовища порождают других чудищ, и конца и края этому нет. Великолепный эпизод, когда ребёнок просит у матери поесть, а она его гонит на улицу – «дела у неё».
Мэр труслив, и он — под прессом постоянного страха. Его основная работа – бояться. Но чего или кого он боится? Бога? Нет – он уверен, что ему отпустят грехи (забашляет – и отпустят). Он боится, что его подвинут те, кто на пятки наступают. В фильме лишь вскользь упоминаются его грехи, в сравнении с которым действия против Николая – мелочь. Он по отработанной схеме «нагибает» и подчиняет всех, кто способен на сопротивление устоявшимся порядкам. Поэтому противовес мэру – безликая, серая вереница работниц завода и Николай, полупьяно сопротивляющийся и бесправный. Николая обдирают, как липку, пытаясь подчинить, и – подчиняют. Этим исходом подчёркнута цикличность и отработанность системы: «не вписываешься – пшёл вон».
Почему-то акцент некоторых критикующих сделан на падении нравов – на нецензурщине, пьяни, безнравственности жены Николая… Всё на эмоциях. Потому только эмоцией можно и ответить: «Да, боже ж ты мой!». Не это главное. Это – базар, на который в беспонятийных рассуждениях хочется самому сказать: «За базаром следи». В реале всё это выглядит ещё хуже.
Личные амбиции жителей села Териберки захлестнули – мы, мол, не такие, мы пушистые и белые. Не осталось уже белых. Все замазаны. А те, кто пытаются сделать вид, что белые – себя-то не видят со стороны. И само село – это всего лишь съёмочная площадка. Фильм не о Териберке, а обо всём населении планеты.
Время, указанное в фильме относится к правлению Путина (портрет на стене мэра), но по событийному ряду мне это очень напомнило середину 90-х в маленьких городках Восточного Казахстана. И в моей небольшой Серебрянке (совпадение: и около Териберки Серебрянка). Глубинка, которая была пинаема, терзаема и уничтожена после развала вплоть до стирания города с карты, до уничтожения записи места рождения в метриках (в моих метриках!) — беспробудная безнадёга, от которой только и есть дорога — с обрыва, иначе съедят, подомнут, растопчут те, кто крепко держатся за своё место.
Возможно, в конце XX века Левиафан ещё был не так свиреп, не так голоден. Тогда он только замахнулся на тушу кашалота, вытесняя её на берег – в неподходящие для неё условия существования.
Очень мощная метафора страдания и уничтожения рыбы – Ихтиса – образа христианства, проходит через весь фильм. Сын человеческий должен прийти и спасти погибшее – это по Библии (от Луки 19:10). Но кто он – этот сын человеческий? Единственный светлый лик в фильме – дьячок ли, послушник ли – говорит чисто, светло и открыто: — Мой-то Бог со мной, а вот твой где?…
В сатиричной коде картины — храм, построенный на костях, на крови – как возвеличивание святости Николая-Неугодника, мученика. Дети со светлыми ликами взирают на батюшку. Но в лицах их уже угода. И не Богу вовсе.
Нет правды. Нет выхода. Выход только там, где был вход. А вход – рыба, но её не спасли, она разложилась.
Поэтому финал фильма – в размышлении зрителя: «Делать-то что?», а не в готовом рецепте, услышав который равнодушные успокоено скажут: — Он знает, что делать! Вот пусть и делает!
Пока есть те, кого будоражит и отталкивает этот фильм, значит, есть совесть, есть останки чистоты, они способны искать ответ а вопрос «как с этим жить?».
Это фильм – чистилище. Господь запер левиафана из-за излишней жестокости и кровожадности там. А оружие против него – в назначении человека, плод познания вкусившего: мозгами шевели, и хоть что-нибудь, наперекор, вопреки, делай.
Круг умственной деятельности, о которой говорил Белинский в отношении определения литературы – это наша с вами культура. Только она способна встряхнуть и повернуть человека к действительности, чтобы тот видел итоги поступков своих. Болтовня в соцсетях – это тоже Левиафан. И она уже подверглась массзасилию мнений лубочного свойства. Пипл хавает всё, что лежит, что не портит настроения. А «Левиафан» портит. Но вот думать большинство разучились. Потому как на каждом углу – рецепты, тесты, политическая жвачка, и позитифффф. Не осталось духа. Слово это боле не существует. Остался душок и духан, гламурным парфюмом пшыкнутый. Гнилое осталось.
Звягинцев по этой гнили – молотилкой, ковшом экскаватора – так, что вонь на всю планету вышла. И потому фильм душит, царапает, режет, будоражит. Уже столько предупреждений было: и «Бесы», и «Котлован», и «Прощание с Матёрой», и «Москва-Петушки»… Только так можно выманить левиафанов из людей. Может, тогда литературное лицо обретёт черты не сказок и фэнтези, а лицо жизни – настоящей, с чертами человека, а не робота.