Он стоял на расстоянии протянутой руки… а я так и не решилась подойти, думала, ведь надо сказать какую-то достойную этого человека фразу, иначе зачем отнимать его время, тревожить его своим пустым присутствием, – а их в голове не находилось… Он уже провёл судейство по футболу (это происходило на поляне грушинского фестиваля, где Евгений Евтушенко был почётным гостем), а я всё следила за его поворотами головы, лёгкой улыбкой и степенными движениями. В рюкзаке в палатке лежала книга его стихотворений и прозы «Завтрашний ветер», которую зачем-то взяла на фестиваль, с пометками, сделанными ещё в 80-х на одном из стихотворений, сильно повлиявших на мои жизненные установки:
| А вы останетесь собой, когда придете в мир с трубой, чтобы позвать на правый бой, а вам приказ — играть отбой? Собой не сможет быть любой, кто сделает отбой судьбой. А вы останетесь собой, когда трубу с чужой слюной вам подловато всунут в рот, чтобы трубить наоборот? Труба с чужой слюною врёт. А вы останетесь собой, когда с разбитою губой вас отшвырнут, прервав мотив, в трубу затычку вколотив? А вы останетесь собой с набитой сахаром трубой, когда вас, будто на убой, закормят, льстя наперебой все те, кто превратить в рабу хотел бы грозную трубу, оставив ей лишь «бу-бу-бу!»? А вы останетесь собой, когда раздрай и разнобой в ревнивом стане трубачей и не поймешь порой — кто чей, а кто уже давным-давно с трубой расплющен заодно… А вы останетесь собой и под плитою гробовой, просовывая сквозь траву, как золотой кулак, трубу? Трубу перешибут соплей, когда сдадитесь и состаритесь. А вы останетесь собой? Если вы есть, то вы останетесь. |
… очень хочется, чтобы мои внучки пронесли по жизни этот образ – трубача. Евтушенко был трубачом. И для меня он остался трубачом, бесстрашным в своих высказываниях, искренним.
Всматриваюсь в фотографию, в знакомые лица. Фестиваль под Барнаулом «Повалиха» — это было удивительное действо, под впечатлением которого я ещё долго жила и думала, что песня — сродни сказке. Такие детские ощущения всплывают, будто проваливаешься в сон, в котором всё голубо-ангельски воздушно. Только теперь осознаю, что петь могут только счастливые люди. Мы и были счастливые. И пели так, что больше ничего не замечали — ни перестройки, ни пустых холодильников, ни экологических проблем… Это всё скажется после. А тогда мы писали — каждый день, и, слушая друг друга, купались в этих песнях. Встречи наши и поездки были, как воздух, которым дышали и не могли надышаться. Лена Кочнева была среди нас особенной — её песни о Трамвайчике, о Зелёной карете, о «Мы с тобою вот так…»… нет, последняя была позже, — её песни были более музыкально оформлены, они цепляли рефренами, рисуя образы, в которых Лена подмечала то, о чём я могла только догадываться. Она оттачивала каждое слово, каждый звук. Она преподносила песню, как завёрнутый подарок. Мудрая, немного старше остальных, она вдумчиво смотрела и будто подсказывала правильные ответы.